Марк Думас уверен, что настоящее искусство способно достучаться до души каждого человека. Фото ПАНОРАМА.
Людмила Прибыльская.
23 февраля в актовом зале пярнуской основной школы ул.Кунинга прошел концерт в исполнении российских мастеров оперной сцены, порадовавший местную публику еще и тем, что вход на вечер был свободным. Тенор Марк Думас, котрый несомненно надолго запомнится пярнусцам, поделился своими взглядами на жизнь, искусство, отношение к людям.
— Концерт в Пярну ваше первое выступление в Эстонии. Каковы впечатления от встречи с нашей публикой?
— Я доволен. Зал оказался с хорошей акустикой, хотя для меня не это главное. Главное это публика и ради общения с ней я готов петь в любом зале — огромном и малом. Я свободный художник и даже не живу в одном месте, мой дом и в России и во Франции, мне не интересна постоянная работа в каком-то театре, хотя, когда меня приглашают я участвую в разных оперных спектаклях. У меня хорошая школа, и я приемлю любое общение с публикой. Вот был рад поучаствовать и в этом турне, организованном Тоомасом Кутером и началось которое в вашем Пярну.
— Нужно ли оперному певцу учитывать какие-то особенности, характрерные публике разных стран?
— Многие певцы учитывают этнические особенности страны и, наверное, это неплохо. Но я считаю, мы все на земле человеки и у нас есть одинаковые эмоции, и ничего нового в этом смысле никто не изобрел. Я руководствуюсь одним мотивом — что я могу сказать пришедшим на мое выступление, поэтому для меня не важно перед какой публикой я выступаю.
— Как рано вы почувствовали, что обладаете особенным голосом?
— Голос — это инструмент, который создал Бог и ко мне он не имеет никакого отношения, это своего ручка, которую мне дал Бог, и я ею пишу. Будучи маленьким мальчиком я легко запоминал песни, может не так хорошо, как это делали гении, но мне нравилось петь. Многие соседи приходили и говорили: «Пусть Марик так громко не поет — ребенок спит». Никто не брал меня за руку и не вел учиться, я сам себя брал и вел. Я всегда хотел петь, но не всегда была возможность, потому что порой просто нечем было заплатить за учебу. Поэтому я не закончил академическое музыкальное образование, и мне пришлось заниматься с педагогами отдельно. У каждого своя судьбя, я учусь сейчас и буду учиться пока ноги носят.
— А как вы отдыхаете?
— Я отдыхаю во время концерта. До концерта работаю, а во время отдыхаю. И это не красивая фраза. Репетиции у меня проходят сухо, я пою но что-то не то. А когда люди приходят в зал, совсем другое. Когда видишь, что люди реагируют на пение, то от этого тебе радостно, потому что сделал что-то хорошее, оставил след в душе, хотя бы на какое-то время.
— Не кажется ли вам, что постепенно сужается круг людей, интересующихся оперой?
— Это больная тема. Опера сейчас мучительно болеет и этой болезни уже лет тридцать. Видимо так нужно, потому что подъем сменяется спадом. По закону диалектики сейчас мы находимся на нижнем витке спирали, но все нужно принимать в этой жизни — и хорошее, и плохое. Однако это не значит, что надо складывать руки, надо работать. Дело в том, что произошло духовное смещение, появился шквал информации. Я не против разной музыки. Мне, например, нравится Тина Тернер, Элла Фиджеральд. Оперный жанр должен еще более профессионально работать над звучанием, над голосом, над образом. Оперный музыканты, в основном, как бы растерялись, мне так кажется.
— Можно ли вернуться из эстрады в оперу?
— Категорически сказать не могу, но в основном нет. Вот ваш Георг Отс пытался вернуться в оперу, были попытки петь в постановках, но он умер. Мне нравилась эстрада, но я вовремя прекратил, потому что, чтобы петь оперным звуком или чтобы петь эстрадным — это разные техники. Нельзя усидеть на двух стульях.
У эстрады свои клише. Задача одна — сказать что-то человеку. Если есть что сказать, неважно каким звучанием говоришь — оперным или эстрадным.
— Есть ли что-то, что хотели бы спеть, о чем мечтаете в своей профессии? Есть что-то сырое?
— Сырое все, на мой взгляд. Понимаете, мне все равно, что петь. Технически я подготовлен, я люблю в принципе петь и общаться с публикой. Если бы Бог отнял у меня голос, я бы тогда пошел говорить на сцену. Я люблю публику. Любого человека можно расшевелить. У нас у всех внутри есть слабости и если поймаешь, что у человека внутри, то сцена оправдывает себя. И неважно, поешь, пляшешь, жонглируешь.
— Вы верующий?
— Да. И опера тесно связана с верой. Во времена старинной музыки перед тем как петь оперные певцы исповедовались, причащались. Сейчас этого нет. Сейчас опера материлизовалась. Но нам всем попрежнему хочется добра, любви, искренности. Если актер искренен, он способен как бы снять маску, приросшую к коже человека. Актер снимает ее, моет и кладет возле тебя.
Потом зритель выходит с концерта и думает, надевать ли эту маску обратно или походить без нее.
— Почему сейчас не пишут, таких как раньше, великих опер?
— Это вопрос к нравственной ситуации. Люди и раньше впадали в грехи, но существует процентное соотношение. Когда человечество нравственно падает, то ничего великого и не создает. Грехи были и у Моцарта, и у Пушкина, но основная их нравственная часть была высокая. Бог дает, когда человек работает над своей нравственностью. Все возвращаются к одному — к предназначению на этой земле. Если попросить человека стать напротив зеркала, посмотреться в него и сказать, для чего он нужен, большой процент людей не ответит. Вот, когда люди смогут давать ответ на этот вопрос, тогда и появятся новые Бетховен, Моцарт, Чайковский, у которых тоже были грехи, но никто не знает, как они расплатились за них. Безнравственный человек не может написать гениальное произведение. Это как солнце не может стать луной.
— Кроме оперы, какой вид искусства вам ближе?
— Все удивляются, но балет. Дело в том, что оперники почему-то снисходительно относятся к балету, а балетные к оперникам. А я восхищаюсь балетом. Будь возможность, вторую жизнь провел бы в балете. Кстати, в балете нравственное начало сейчас выше чем в опере, потому что они терзают плоть, и им некогда грешить.
