Уважаемые читатели нашей газеты! Приближается самый значимый для многих праздник — День победы.
В честь 9 Мая начинаем печатать воспоминания тех, кто прошел суровые годы войны. Или, может быть, кто-то из более молодого поколения хочет рассказать о своих родных, перенесших тяжелые испытания прошлых лет. Присылайте или приносите в редакцию все, чем бы вы хотели поделиться с читателями «Панорамы».
С этого номера начинаем печатать воспоминания пенсионерки Зинаиды Смагиной.
Зинаида Смагина.
Как-то летом шла через Старый парк и заметила женщину, которая сидела на скамейке и плакала. Я подсела и спросила, что случилось. Она не ответила и только заплакала еще больше. Но через некоторое время повернулась ко мне, посмотрела заплаканными глазами и сказала: «Я живу с дочерью, но дочь и внук меня упрекают за то, что приехали в Эстонию. Теперь, мол, у нас нет своей родины». Мы с ней побеседовали и расстались. А я подумала, что ведь тоже похожа на того внука, который обидел бабушку.
Я точно также в душе ругаю своего покойного деда, который когда-то в царское время уехал со своей родины в Россию. Иногда я думаю, что когда умру, мои внуки, правнуки захотят узнать о моей жизни, но спросить будет не у кого. И я решила описать ее.
Начало начал
Я родилась 9 апреля 1931 года в деревне Косовицы, что примерно в 50км от г.Великие Луки в России. Там много лесов, болот и соответственно орехов, грибов, ягод. По национальности я эстонка. В семье нашей было три девочки и три мальчика. Мария, Зинаида, Ольга, Владимир, Александр и Ян-Айвар. Мой дедушка Паабо Видрик с братьями уехал в Россию, где они построили дома и жили дружно.
Помнить события я начала с пяти лет, именно с тех пор, как посадили папу, который не был преступником. Тогда были такие времена — посадили всех мужчин-эстонцев. Папа пробыл в тюрьме 1 год и 6 месяцев, но многие так и не вернулись. Тем зимним утром папа ушел на работу пилить лес и не вернулся. Пришли какие-то дядьки, которые перерыли все в доме, мамочка плакала, и мы тоже. Дома мы разговаривали на эстонском языке, может быть поэтому в детстве у меня не было четкого понятия, что мы живем в России. А слово «русские» воспринимала, как грабители. У моего дедушки было три сына и четыре дочери. После рождения дочери Лийне, бабушка умерла. Так мой дедушка остался вдовцом с семерыми детьми. Не долго думая он поехал в Эстонию и сосватал себе 18-летнюю девушку. Девушка была рада, так как деда считали богатым. Сначала дела шли хорошо, потом пошли разговоры, что у нее завелся любовник. Когда это подтвердилось, дедушка запил и стал вспоминать покойную жену. Шли годы, дед пил все больше. Как-то в морозный день остался спать в санях до утра. Когда хватились, было поздно — заболел и умер. Мачеха вышла замуж и уехала, а дети остались одни. Сеяли, пахали, убирали урожай, кормили скотину. Советы давали братья дедушки. Так и выросли.
Хочу описать наш дом, который стоит у меня перед глазами. Он был построен по эстонскому типу, а также баня, сарай, хлев, гумно и большой амбар. Было три колодца и пруды, огромный сад с вишнями, грушами, яблонями и сливами. А сколько было сирени и цветов! Мой папа женился в 19 лет, построил дом сестрам, а сам стал жить в доме дедушки. Его братья к этому времени разъехались кто куда.
Накануне войны
Теперь обращусь к тем временам, когда папа вернулся. Как-то мы с сестрой пришли из лесу, куда ходили по ягоды, мама уложила нас спать. Проснулась я от того, что услышала мужской голос. Мама открыла дверь в спальню, и я увидела незнакомого человека. Это был мой отец, совершенно седой и такой худой, что на лице, казалось, были только огромные глаза. Узнала лишь по голосу.
В 1938 году я пошла в школу. По-русски говорить не умела. Ко мне прикрепили одну девочку, которая учила меня говорить по-русски. В 1938 году я пришла из школы и увидала, что отец с матерью плачут, а у нашего дома срезают крышу. Мама сказала, что нам запретили здесь жить, что надо переселяться в деревню.
Эстонцев считают холодными и бессердечными, но все, сколько было эстонских мужчин, пришли к нам на помощь.
Разобрали дом и перевезли туда, где было нам отведено место для жилья. 1940 год был очень морозный. В апреле родился брат Александр. Весной не распустилось ни одного листочка в нашем брошеном саду, детское сердечко подсказывало, что деревья не захотели жить без нас. За водой теперь ходили в пекарню, потому что своего колодца не было.
Беды военного времени
В 1941 году началась война.Через пару дней после объявления войны папочка ушел на фронт. Когда расставились, он очень плакал, а я тогда не понимал почему. А как рыли окопы, то детям это казалось забаным. Наконец настал день, когда перестали идти беженцы и войска.Проехали какие-то велосипеды, а потом появились немецкие войска. Немцы ловили курей, резали поросят и тут же жарили шашлыки. Громко говорили, смеялись. Зашел как-то к нам немец с картошиной в руках, показывая тем самым, что нужна картошка. Мама объясняла, как могла, что нету. Он только злился и начал маму бить. Немец ушел, мама дала нам каких-то капель и уложила спать. Я накрылась одеялом и молилась Богу, чтобы, когда проснусь, не было ни одного немца.
Когда проснулась, немцы уехали. Но это было только начало наших страданий. 6 августа родился братик Ян. В марте 1942 г. всю деревню выселили в Гарь. Пошли слухи, что половина деревни перебежали в Косовицы, где жили раньше, и мы тоже решили туда вернуться. Я любила везде бегать и вот как-то услышала детский плач.
В высокой траве нашла маленькую девочку в платьице и с крестиком на шее. Собрали собрание, хотели отдать девочку какой-нибудь бездетной женщтне, но я заплакала и сказала, что никому ее не отдам. Мама согласилась оставить девочку у нас. Самое страшное, что не было молока. Вместо жира использовали льняное масло, которое сами готовили и которое казалость таким вкусным! Не было сахара. Сахарную свеклу резали на тонкие кусочки и варили пока она не становилась как повидло. Много употреблялось гороховой муки. Из нее пекли блины, заваривали как манку. Девочку мы не обижали, старались кормить.
Прошло время, как-то мы играли на улице, подбежала молодая женщина с длинными нечесаными волосами и, рыдая, схватила девочку. Вышла на крыльцо наша мама, женщина стала перед ней на колени. Протянула обе руки к небу: «Господи, сохрани детей этой женщины!» Такая наша жизнь продолжалась недолго.Пришли немцы, выгнали нас из дому и куда-то повели. Немцы шли спереди, по бокам и сзади. Я несла маленького братика. Упала, выронила его, немец поднял и мне не вернул. Дошли до какой-то деревни, где нас ждали машины и много солдат.
Там немец отдал маме братика. Нас привезли на машинах в деревню Восково, где поселили в старый грязный дом. В деревне этой жили хорошие люди. Кто дал чашку, кто ложку, кто чугунок. Сильно заболела мама и сказала, что я остаюсь за старшую, поскольку старшей сестры Марии с нами не было — она с тетей работала у немцев. Еще мама сказала, что если будет плохо, то не кради, а проси. Когда совсем нечего было есть, я взяла на руки братика и зашла в первый попавшийся дом просить еды. Но на меня там накричали, потому что дом был весь в иконах, а я зашла и не перекрестилась. Вышла со слезами. В другой дом зашла и стала молча креститься, а потом сказала, что немцы выгнали из дома, что мама умирает, что нечего есть. Хозяйка дала картошки, огурцов, капусты, хлеба и научила правильно креститься. Это был мой первый экзамен на выживание.
Я ходила по деревням и просила продукты. Мама стала поправляться. А я день побиралась, день ходила в лес за дровами.
Короткая передышка
Тетя Альма узнала, где мы, и привезла к нам старшую сестру Марию. Но долго это счастье не длилось — нас выселили, а Марию немцы взяли на работу. Опять слезы. Нас привезли в Рублево, там староста сказал: «Я вас поселю с цыганами», но велел не говорить, что там цыгане, так как ему бы попало от немцев за то, что он их приютил. Не передать, какой страх у меня был. Не знаю, что думала мама, но нам наказывала следить, чтоб у нас ничего не украли. Комната была большая, и цыгане отвели нам заднюю часть комнаты, завесив ее ширмой. Нам досталась большая кровать, где мы все вместе спали. Кушали за столом, а цыгане стелили скатерть на пол и усаживались кругом, складывали ноги под себя и кушали. Старая цыганка заметила, что мы боимся краж, и сказала, что цыгане не крадут там, где живут. За короткое время они понравились и мне, и маме. Они хорошие друзья, но если враги, то самые злые. Вскоре они сказали, что должны уехать, мы все плакали. Расставаясь цыгане показали мешочек, который висел в углу, и сказали, что это заговор, чтобы дом никогда не сгорел. Но это не спасло. Дом сожгли, как и многие деревни и села. Помню нашу мольбу, чтобы Марию в Германию не отправили. И какая была радость, когда сестре удалось сбежать и найти нас. Но радость была недолгой. Как-то раз, когда мама пряла, а Мария вязала, вошли «немцы». Прислушались, а они говорят по-эстонски и несут похабщину. Мама заговорила на эстонском. Тогда солдаты стали серьезными и велели уходить, потому что идут немцы. Как трудно описать этот ужас! Не успели отойти, как загорелись все дома сразу. Люди говорили, что это зажигательные пули, а там были крыши соломенные.
Скитания
Продолжаю писать с болью и горечью. Мы шли, кое-где в деревнях нас пускали в хату, но только погреться — кто захочет ораву взять. Там у русских были дома — одна комната, даже кухни не было. Несколько раз попадали под обстрел. Как-то немцы схватили и увезли. Я не помню всех подробностей, но затолкали нас в какое-то помещение, где люди, как сельди в бочке. Не помню, что ели, что пили, самое непритное, как оправляться ходили в какую-то посудину, которая передавалась друг другу. Запомнился один эпизод. Зашел немец и бросил в толпу что-то. Оказалась булка и мне кусочек достался. Наконец нас переселили в товарные вагоны. Привезли в Латвию, лагерь Салдус. Холод, голод и болезни. Мама и Мария работали, я сидела с малышами. Оказалось, что у кого был муж, брат или сын в немецкой армии, тем полагалась дармовая рабочая сила. Вот на такие работы и забирали целые семьи, но нас никто не хотел — много детей. Маме все же удалось одну латышку уговорить. Я помню, как нас привезли, как долго не пускали в дом, как приехал хозяин и попросил зайти в кухню, где варят скотине. Там топилась плита и варился большой котел картошки для свиней. Хозяин дал дров, велел вытопить плиту и обещал назавтра отвезти в лагерь. Из котла, где варилась картошка для свиней выпала одна небольшая картошина и маленький Ян-Айвар ее схватил. Хозяйка со злостью вырвала картошину и бросила обратно. На ужин нам ничего не предложили, но мы молились, чтобы нас не отвезли обратно в лагерь. Наутро мама пошла к хозяину просить, чтобы он разрешил распилить бревна, а взамен накормили бы детей. Хозяин дал пилу и показал, какой длины чурки должны быть. Мама и Мария пилили, я колола, дети возили дрова на санках в сарай. У хозяйки лицо стало добрее и нас позвали поесть, принесли большую чашку горохового супа и хлеб. Когда поели, хозяин попросил паспорт (паспорт — отпечатки пальцев) и поехал в лагерь. Когда вернулся, сказал: «Будете у меня работать, мне положен работник. Сын Арнольд на войне, ему 20 лет.»
Когда русские стали завоевывать Латвию, пришел приказ, чтобы все семьи вернулись в лагерь В конце концов хозяин на свой страх и риск отвез нас в лесной хутор. Осенью наш лагерь заняли русские, и хозяин нас вернул к себе. Жили возле железной дороги. Самое старашное было, когда оставалось совсем мало до конца войны. Несколько дней самолеты летали и бомбили. Мы не пили, не ели, только молились. Вдруг вечером все умолкло, ночью не было выстрелов, а утром хозяин говорит: «Зина, сегодня ты коров в поле погонишь». Я говорю, что боюсь, а он мне в ответ — война кончилась. Но мы не поверили хозяину. Самолеты пролетают, и я в канаву прячусь. А когда я поняла, что война действительно кончилась, то плакала как сумасшедшая. Обнимала каждое дерево, каждого человека. Обняв березоньку, я клялась: «Милая моя, ты осталась жива. Ты вырастешь, а я буду каждый год праздновать этот День Победы, День Мира». Русские войска были веселыми, пели песни, а немцы как на похоронах. Вскоре нас всех отправили в карантинный лагерь. Мы там каждый день ходили в баню, нас хорошо кормили. И наконец повезли на родину. Мы шли 20 км от Локны пешком. Всюду были сожженные деревни и стояли предупредительные знаки, что в сторону нельзя, заминировано.
Дорога на родину предков
У кого мужики вернулись, те дома строили. А в основном жили люди в маленьких будках. Мы облюбовали землянку, где было довольно сыро. В лесу было много готовых домиков из бревен, где, видимо, жили солдаты. И вот мы на себе перевезли такое жилище. Плиту сложили из кирпичей. Так было лучше, чем в землянке. Тогда полагалось 200г муки на человека в день. Так как нас было семеро, то 1 кг 400г в день. Жиров, сахара, соли не было.
К нам пришло письмо от тети Альмы, что она была в Германии и что решила не возвращаться домой, а поехала в Вырумаа, откуда родом был отец. Мама послала к тете погостить Марию. Мария съездила в Эстонию и привезла хлеба, жира, муки. После приезда Марии я стала думать, как поехать туда. Я уговоривала маму, но она отказывалась под разными предлогами, и тогда я решила поехать одна. Выпытала у Марии дорогу и стала маму уговаривать меня отпустить, наконец она согласилась. В дорогу мама испекла мне три лепешки, дала 30 рублей и благославила. Был февраль, я вышла утром, попрощалась с братскими могилами, до Локни шла пешком 20 км. Денег на билет у меня не хватало. Выспросила, как доехать до Пскова. Сначала доехала в тамбуре до станции Дно, потом до Порхова. Ехала вместе с девочкой, которая с братом тоже направлялась в Эстонию. Чтобы нас, как зайцев, не поймала милиция, решили последнюю часть пути до Пскова пройти пешком. В пригороде Пскова решили заночевать. Хозяйка запросила за ночлег 30 рублей. У меня были эти деньги. Нам дали отдельную комнату, спали на голом полу, но были очень рады. Все же в тепле. А утром нас ждала неприятность — хозяйка запросили не 30, а 90 рублей, поскольку нас было трое. Я, благодаря маме, была более аккуратно одета, чем мои новые друзья, поэтому хозяйка их отпустила, а меня оставила, якобы потому, что именно я договаривалась о ночлеге. Хозяин с хозяйкой перерыли все мои вещи. Сошлись на том, что хозяин забрал у меня «золотую» зажигалку, которую нашла в День Победы в немецком бункере, а хозяйке я отдала, связанные мамой из розовых и черных ниток, варежки. Я выбежала на волю, как птичка из клетки, но моих новых знакомых уже не было. И я пошла дальше одна, на голове у меня был вязаный платок, в длинные концы которого я завернула руки.
Возвращение на родину предков
Как-то днем встретила женщину, которая в сетке несла хлеб. Я подошла и попросила: «Дайте, пожалуйста, кусочек хлеба». Она ответила: «У меня нет ножа. Как я отрежу?» «Отломите», — ответила я. Женщина отломила большой кусок и дала мне. Дай ей Бог здоровья. Я шла, кушала хлеб и вскоре к вечеру захотела пить. Решила зайти попросить напиться. В доме, куда я зашла, мне ответили, что у них нет мирской кружки, что большой грех поить из своей. Это были староверы со своими порядками. Я побоялась заходить в другие дома, шла и ела снег. Проезжали мимо машины, а я шла и завидовала тем, у кого есть теплый дом. Наступила ночь, разыгралась метель. Я заметила у дороги сарай. С трудом открыла дверь, зарылась в сено и уснула. Сколько спала не помню, но когда проснулась, еще была ночь, и тело мое словно онемело. Но я решила, что дожна встать и идти дальше. После отдыха силы вернулись, и я зашагала вперед. Стало рассветать, кончилась метель, я увидала, как всходит солнце. Шла и шла. Наконец заметила, что начались дома другой постройки, не такие как у нас в Косовицах. Сердце забилось от радости. Постучала в дом, чтобы удостовериться, и услыхала: «Ja, voin tulla». Открыла дверь и расплакалась, приговаривая: «Я дошла до Эстонии, это Эстония». Меня усадил за стол старичок и стал уговаривать, чтобы я успокоилась и все рассказала. Хозяева мне предложили еду, но я ела только хлеб и воду — мама велела сразу не есть ничего жирного, потому что можно умереть. Потом мне нарисовали карту, как дойти до Цолли кюла. Оказалось, что уже близко. Сначала направилась до Вахтселинна. Солнышко было высоко, и я решила зайти в дом напиться. В доме жила молодая пара. Дали воды, предложили отдохнуть. Я рассказала о себе. Меня накормили, и я потом заснула прямо на стуле. Когда проснулась, они стелили постель. Попросила, чтобы разрешили мне спать на полу, потому что иду издалека, и на мне могут быть вши. Они плакали, глядя на меня. Набросали овечьи шкуры и покрыли их льняной простынью. Так я спала, а утром меня ждал завтрак и карта, по которой можно дойти до Цолли кюла. С собой дали хлеба, карту и даже варежки, поскольку я про свои рассказала. До Цолли я дошла, когда солнце было высоко. За дверьми услышала голос тети Альмы, которая громко спорила с какими-то мужиками. Я постучала, зашла и специально заговорила по-русски, хотела пошутить: «Здравствуйте, можно у вас переночевать?» Мужики стали между собой говорить всякую чушь, что, мол, я пришла в разведку, а ночью придут русские грабители. Я просто окаменела от этих слов, а тетя сказала, чтобы я пошла попроситься на отдых в другой дом. Я стояла как памятник. А тетя произнесла: «Сколько ходит побирушек, но никого так жалко не было, как эту девочку». Тут я заплакала и бросилась ей на шею со словами: «Крестная, разве ты меня не узнаешь?» От этих слов даже те мужики, что были пьяные, протрезвели. Меня повели в баню, тетя сама вычесывала из моих волос вшей, потом усадили за стол. На столе было всего полно, но мне не хотелось есть, я только попросила чего-нибудь кислого. Тетя пошла за квасом, и после этого я ничего не помню, потому что потеряла сознание. Очнулась в кровати на мягкой подушке среди белых простыней. Тетя меня трясла и подносила нашатырный спирт. Потом услышала голоса: «Слава Богу очнулась, будет жить». Тетя , которая сама жила на квартире, по доброте своей не только приютила меня, но и лечила от крапивницы и растройства желудка.
Батрацкая доля
9 апреля мне исполнилось 15 лет, и я стала искать себе работу. Удалось устроиться прислугой к крестьянам. Нужно было делать все вплоть до того, что пасти коров. Договор был на шесть месяцев, за это время я заработала мясо, муку, крупу, шерсятную пряжу и деньги. Позвала за всем этим сестру Марию из России. Та приехала и уговорила меня поехать домой погостить. Теперь мы ехали в вагоне, были сыты и у нас даже было мыло. Мама думала, что я останусь у них насовсем, но в Горках ичего не изменилось, и я твердо решила, что вернусь в Эстонию и даже захотела сестру Олечку с собой забрать. Так и сделала. Ольгу потом оставила у тети, а сама решила уйти на хутор. Устроилась работать в богатый дом. Это было Хольди, деревня Кару. В семье, куда попала, был старый хозяин и молодой. У молодого — четверо детей и жена. Договорились, что за еду и ночлег я буду прясть и вязать. Вставала в 6 утра и работала до 10 вечера. Хозяева были очень скупые. По воскресеньям я могла ходить к тете. Хозяйка ни разу не дала и кусочка хлеба, чтобы я своим отнесла, и я ждала весны, чтобы найти другое место. Тетушка нашла мне на лето другое место в одной бедной семье. Хозяйка жила со старенькой мамой, муж умер. Я выполняла у них все работы. По вечерам я перебиралась в ее кровать и и успокаивала, когда она плакала по сыну, который не пришел с войны. Мы молились, чтобы он вернулся, и летом он пришел домой. Потом моя мама приехала к сестре Эмме в Эстонию, и я тоже стала жить у них. Позже мама забрала домой Ольгу, а тетя Альма переехала в совхоз Вяймела, где была дояркой-стахановкой.
Жизнь в Синди
А мне хотелось учиться, поэтому я пошла в отдел образования Выру. Там мне предложили с 1 января 1948 года заниматься в ФЗО в Синди. Со мной поехала и сестра Мария. Синди мне понравился. Мы с сестрой стали учиться на ткачих. Кто не был ткачихой, тот не поймет, как хороша эта работа. Каждый раз, как придешь с работы, представляешь скольким людям ты ткани выткала, скольких одела. Когда закончила школу, нас с Марией оставили, как самых дисциплинированных, и дали комнату на четверых. Кроме работы я любила ходить в кино, на концерты, на танцы, но с парнями общего языка не находила. Как-то Мария заявила, что собирается выйти замуж за парня доброго, богатого, но некрасивого. Все подружки поддерживали это решение, а я заявила, что замуж выйду только за сказочного принца и что никакие деньги не заставят меня целоваться с нелюбимым. Сестра на меня тогда обиделась. А накануне ее свадьбы я еще и сильно заболела. Чтобы вылечить, меня возили в Пярну. На свадьбе я сидела как на похоронах, ссылаясь на слабость после болезни. Сестра переехали к мужу, и жизнь повернулась по-другому. Двум другим соседкам по комнате дали барак, а нашу комнату отдали семье. Меня поселили в общежитие, где жили вульгарные девчонки, которые смотрели на меня с презрением. Я не могла с ними жить. Ночевала то у сестры Марии, то у знакомых. Как-то в школе приметила кабинет врача и стала просить кладовщицу Ольгу Алтсаар, чтобы она забрала оттуда медикаменты в кладовку, а я бы там поселилась. Сказала, пусть говорит, что я вселилась самовольно, если что. Ольга пошла мне навстречу, и я ей до сих пор благодарна.Я купила себе кровать, из школьной мебели она дала мне стол и стул Я была счастлива и никому не давала свой адрес. Но прошло время, и меня стал досаждать комендант за то, что живу без прописки. Меня надоумили сходить к инженеру фабрики, которому я все рассказала. На второй день коменданта словно подменили, он даже взял у меня паспорт и прописал. Я считала себя самой счатливой — ведь у меня была своя комната!
Я вышивала, работала в три смены, в выходные ходила в кино и на танцы. Самое счастливое время было, когда я стала учствовать в самодеятельности. Мы ездили с концертами, пели и танцевали.
Секрет семейного счастья
15 января 1951 года я встретила своего принца, а 8 марта 1951 года я стала его женой. Никто не знал, что мы зарегистрировались. Он жил в Пярну в общежитии и работал в Пярну, а я в Синди. Одной Алтсаар я показала свидетельство о браке. 1 мая 1951 года мой муж получил квартиру, и я переехала к нему. Мы были бедны, но счастливы. Я переучилась на портниху верхней одежды и после этого работала в ателье.
Теперь я давно пенсионерка. У нас есть сын и дочь, внуки и правнуки. Мы уже отпраздновали золотую свадьбу. Как-то раз я была в церкви и батюшка сказал, что старую мать отдали в дом престарелых, хотя у нее есть два сына и две дочери. Прошли месяцы, батюшка пошел ее проведать и спросил, приходят ли дети. «Нет, батюшка. Моим милым деткам некогда — они ведь работают. Мне жаль, что не могу им помочь.» Вот это любовь. Она их любит, хоть они ее и забыли. На вопрос, все ли в моей семейной жизни было хорошо отвечу, что за 50 лет были тучки на семейном небосклоне, но их давно забыла.Помню только нашу большую любовь, которая к старости становится лишь сильнее. Я счастлива и благодарю Бога за это, но с тревогой встречаю новый день — как бы чего не случилось плохого. Я люблю мужа, детей, внуков и правнуков, всех, кто пришел в наш дом.
